Тахана мерказит [Главный автовокзал] - Сергей Каледин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А где поля нет, бедуины скот пасут. Где пасут, там и живут – в огромных драных шатрах, похожих на залатанные солдатские палатки. Жилища необихоженные, на живую нитку. Хотя антенны телевионные торчат над халабудами. И машины – иномарки. А рядом осел стоит, о бампер чешется. Грузовик без колес, раскуроченный вон загорает… Под него баба таза помои выплеснула…
У самого шоссе высокий дед в белом балахоне с белой обжатой обручем тряпицей на голове пас овец. Дед-пастух постоял, потом сел на бугорок, развернул газету. Что твой Иисус Христос. Поднял голову – и этот в очках! как сговорились! – проводил взглядом автобус и снова уткнулся в газету. Тут к шалашу их цыганскому подкатил желтый автобус, него россыпью прыснула пацанва с яркими ранцами за плечами, как у Мири…
Да-а… виллочка оказалась, как на картинке. Маленькая, одноэтажная, ощекатуренная розовой шершавой шубой.
По приметам, понятным только ему, опытному строителю, Петр Иванович, еще не заходя во двор, определил, что дом в идеальном порядке, ловить здесь нечего. Взять хотя бы оградку. Кованая, крученого квадрата. А цоколь! Без единой выбоинки, раковины. А черепичины на крыше: глянцевые, прямо пряники тульские глазированные…
Рядом с домом голубой бассейн в форме кляксы, вокруг него – гаревая площадочка, красные цветки по периметру, качалка под голубым навесом. Столик круглый пластмассовый, креслица… Тут не заработок ему, тут санатория!.. И прекрасно это Ирина Васильевна знала. Отправила она его, выходит, погулять в Израиль на свой кошт. Мир в семье закрепить. Сделать его вечным своим должником и в себя влюбить навсегда. Ох, хитрая баба! А он и не против. Он согласен.
Пашка открыл калитку, вошли за ограду. Под каждым кустом по выжженной каменистой земле змеились мокрые шланги, которых сочилась вода. Петр Иванович уже знал, что это не простая вода, а витаминированная, управляемая компьютером чуть ли не по всему Израилю, Знал, но уразуметь эту фантастику не мог.
Из соседней дачи с тряпкой в руках вылезла тетка. Без парика – растрепанная, нормальная. Пашка покричал ей, тетка улыбнулась, смахнула упадшую на лицо седую прядь, помахала рукой…
– Они нам в бассейн воды сделали, – перевел Пай-ка. – Можно плавать.
Вошли в дом; Пашка отпер двухстворчатую дверь, на которой вместо ручки была приделана бронзовая морда с кольцом в зубах, включил свет в передней. Потом – в салоне. Раздраил окна. Одно – огромное – выходило на Тивериадское озеро. По озеру порхали разноцветные бабочки – молодняк резвился на серфингах. Барышня без лифчика неслась вдоль берега на водных лыжах. Все, как у нас на Икшинском водохранилище. Только кроме лифчика, ну в смысле, с лифчиком. Картинка была так хороша, что даже сожженный катер, пришедший на память, ее не испортил.
Между ног белого рояля в корзине на искусственных яйцах сидела искусственная утка. На единственной без окон стене висел портрет Ирины Васильевны – молодой еще в полный рост. А напротив, в проеме между окон, – детская картинка в скромной рамочке: кривобокий гусь тащит мужика носатого с книгой под мышкой по желтому небу. Ущемил его клювом за ворот пиджака и прет по небесам. Машкина, скорей всего, работа. Такие точно рисовала она, когда шел дождь и нечем было заняться.
Рядом с музыкальным агрегатом – полочка, на полочке пластинки. Петр Иванович вытянул одну. Мерцалова. Все пластинки с Мерцаловой. Ишь ты, как ее еврей любит.
Тараканов он не обнаружил нигде. Почему-то именно они более всего беспокоили Петра Ивановича. Не мог он сопоставить вальяжную, белую, в драгоценностях Ирину Васильевну и здоровую усатую пакость, которая вдобавок еще и летает.
Пашка уже разделся и, тряся жирами, искал плавки. Плавки он, как выяснилось, забыл, а потому затрусил в бассейн в белых растянутых трусах.
– Слышь, Павел! – крикнул Петр Иванович. У вас в религии жертвоприношения есть?
– Раньше были. Авраам сына своего хотел принести…
– Принес?
– Бог передумал, сказал: не надо сына.
– Ясно. Я вот что подумал: может, Наум ей как приношение дом отписал?
Пашка согнулся на краю бассейна, намереваясь нырнуть, солдатский жетон на цепуре, раскачиваясь, хлопал его по сиське.
– Ох, Пашка, ты и жирен! К Рождеству колоть будем.
– Я пойду скоро жир срезать.
– Ты что! Я пошутил! Сойдет со временем, рассосется.
– Он ее любит! – крикнул Пашка, – Он скоро умрет! – и нырнул в бассейн. Вынырнул. – Она будет сюда приезжать! И ты будешь сюда приезжать! Васин, принеси, пожалуйста, покушать.
Петр Иванович взял холодильника ледяную биру для себя, Пашке воду коричневую, паштетик открыл индюшиный, сухарики достал, стружку эту ихнюю – чипсы, маслинку подцепил к пивку. Благодать!..
И пошел купаться.
Он долго сидел на дне бассейна, задержав дыхание сколько мог – охолождался. Когда воздух кончился, вынырнул, поплавал, снова нырнул. А когда вынырнул окончательно и открыл глаза, увидел, что от дома к бассейну мелкими шажками, опираясь на палочку, медленно движется крохотный старикан
– ну, прямо, гном машкиной сказки…
– Приветствую! – сказал Петр Иванович и полез на берег.
– Купайтесь, купайтесь на здоровье! – Наум Аронович замахал на него палкой, загоняя обратно в воду. – Мы никуда не спешим…
Но Петр Иванович вылез-таки и, слегка стряхнувшись направился к старичку здороваться. Тот протянул руку.
– С приездом вас, Петр Иванович! Рад познакомится. Вы уж вините, что так сразу: у Ирочки все в порядке?
– Нормально, Наум Аронович.
– Ну, и слава Богу. Присаживайтесь…
Они сидели с Наумом Ароновичем на краю голубого бассейна, отделанного мрамором, и вели неспешную беседу – два солидных, умудренных жнью человека. Пашка все еще бултыхался в бассейне. Наум Аронович уселся под грибком от солнца в удобном пластмассовом белом креслице, Петр Иванович расположился радом, только не под грибком, а на солнышке. На столике перед ними стояли пиво, орешки, еще какая-то дребедень. Как в кино. Благодать!..
– …Ну, какой я ей был муж, Петр Иванович, посудите сами?.. – продолжал Наум Аронович свой рассказ об ихней Ириной Васильевной молодости. Хороший старикан, это Петр Иванович сразу усек. А что разоткровенничался так сразу с незнакомым человеком, тоже понятно– Москвы человек, от Ирочки, с кем еще поделиться? Не с этими же, как их… хасидами. Да и осталось уж ему, видно, недолго…
– Я Ирочку-то практически и не видел: днем на работе, по ночам все сижу печатаю. Почерк у меня ужасный, машинистки не разбирали, приходилось самому, – пояснил Наум Аронович. – Допечатался до того, что пальцы стер до крови. Ходили с Ирочкой в «Галантерею», наперсток покупали. В наперстке и печатал. Какая ж это семейная жнь?.. – Старик вздохнул. – А потом она на гастроли уезжать стала…
Помолчали.
– А как у Ирочки с ногами? Когда сюда приезжала, я, заметил, бинтует?
– Бинтует, – подтвердил Петр Иванович. – На концертах стоять тяжело… Но не смертельно.
– Это у нее давно, еще после родов… А Наташенька, я слышал, второго ребенка ждет?.. Я еще и первого-то не видел, Машеньку… Как она?
– Красивая, – пробасил Петр Иванович. – В бабку. И на пацана похожа. Хомяк вот у нее п Я ей петуха подарил, правда. Достойного, не клювачего…
– Значит, в доме все более или менее?
– Нормально… А ведь мы с вами тоже, выходит, родня, Наум Аронович?
– Петр Иванович подмигнул старику. – Родственники непосредственно…
– Самые натуральные, – кивнул тот. – Сваты, – он прикрыл глаза. Долгая дорога сюда сильно, видать, его утомила. Хоть и ехал он не в автобусе, как они, а в такси. Прямо больницы. Самое главное – сидела в нем страшная болезнь, о которой он все знал по ихним раильским врачебным правилам. Скоро он, по всему видать, и правда то… С крыльца двинется… Да…
Петр Иванович поднялся, постоял, выпил пива. – Пойти что ли еще купнуться?.. – подумал он вслух негромка Но Наум Аронович услышал.
– Конечно, купайтесь, не обращайте на меня никакого внимания! – сказал он, открывая глаза. – Мне так приятно смотреть на вас с Павликом…
Петр Иванович поставил стакан на столик и присоединился к Павлу, который так и не вылезал бассейна. Не вылез и когда Петр Иванович, всласть накупавшись уже по второму разу, стал выбираться на берег, чтобы опять присоединиться к Науму Ароновичу. Неудобно все-таки.
Но тут он неожиданно столкнулся нос к носу с павлином, невесть откуда возникшим.
– Цып-цып… – Петр Иванович протянул нерусской куре сложенную в щепоть мокрую ладонь.
Павлин закричал благим матом, с негодованием отвергая такое обращение, и с легким шелковистым треском распустил хвост опахалом. Петр Иванович испуганно отдернул руку.
Старик в кресле согнулся пополам.
– Наум Аронович! – заорал Петр Иванович. – Плохо тебе? Лекарство?
Наум Аронович распрямился, лицо его было в слезах.
– Смешно, не могу!.. – дохохатывал он, по-стариковски мешая смех с кашлем.
